Разбил семь будок и дошел до москательного ряда, там меня схватили сторожа и полицейские, и я начал их увечить. Ослабел в одиночестве и меня повязали, не вышла из меня бабочка.
      V.

предки четыреста лет наращивали стаж и квалификацию - сплошные сапожники. Млечный походит на толстый прут. Или обруч. Окружающий звезды и землю. Чтобы никто никуда не ушел. Оборвавшаяся, слепая ветвь - дорога бежавшего, это значит: нужно уйти и не вернуться. Хочу изменить исторический курс своего рода-племени, уйду будочником на Уральскую железную дорогу, в нашем роду скопилось столько мозговой энергии, она неминуемо должна взорваться в последнем потомке!
      V. Дядя Уильям говорил: сапожники истязают и увечат человеческую стопу. Считают это своим долгом. Во всей Англии он нашел только одного человека по имени Пенроуз. Тот тачал ботинки, в которых можно было ходить.
      A. Я изобрел сапожную машину для всякого кожаного ходового устройства, теперь уж не будет сапожников, ухожу с обужи на другое занятие. Двадцать лет мучился головой, а теперь покоен, хочу повернуть ход истории. Для математического расчета судьбы и проекта будущего времени я уже собрал все главные элементы. Кроме одного: чем двигается человек. Жизнь, ее цели должны быть среди дворов и людей, потому что дальше ничего нет. Смысл не может быть далеким и непонятным, он должен быть тут же.
      V. Да, это глупость - делать из каких-то сложных соображений.
      A. Если глядеть лишь по низу, в сухую мелочь почвы, в травы, живущие в гуще и бедности, в жизни нет надежды, но всегда есть тихое место, где ничто ничему не препятствует начаться.
      V. Возьми меня с собой. Мне всегда хотелось увидеть дальние страны. В России - там реки светятся до дна, там лежат поля, и темные стоят леса. Скачи себе в карете, и за целый день ни души не встретишь. Там Лев Толстой, невозможного вида старикан, сидит на пеньке средь ясной поляны и - пишет. Нет ничего пошлей, пишет, чем утверждать, что имеется лишь один Бог и лишь одна религия, а именно исповедуемая говорящим. Там пишут, как пляшут - не под музыку, под стук собственных сердец. Спрячемся в глуши малых полынных лесов и пропадем среди всех. Женщинам вообще не понять, что такое любовь. Им не понять, что значит она для мужчины.
      A. Старики загадочные люди, у них умерли матери, а они живут и не плачут.
      V. До чего хороши молодые! Самое удивительное при влюбленности - совершенное безразличие к окружающим. Немыслимые богатства языка, власть, которой он нас дарит - передавать тончайшие оттенки чувства, - им ни к чему. Им бродить, обниматься, кормить сахаром пони; чмокать любимые морды чау-чау; горя, трепеща, плюхаться в воду. Прятаться под лиственный ливень. Нечесаные волосы студентки, нечищенные башмаки юнца - все это напоминает нам о мире - завидном - мятежных, буйных, уверенных в собственной гениаль­ности.
      A. Им кажется, что в мире стоит непрерывное лето. Зима и дожди не сохранятся в их памяти.
      V. В зале всегда есть двое, трое, - а то и пятеро! - молодых людей, которые убеждены в существовании скотства. И ясной границы между добром и злом. Даже распространяется теория, не верящая в глупость людей, а только в их подлость, боже - ведь ничего не понимают! И так это трогательно. Так они сосредоточенны. Все они безмерно добры. И одинаково бессердечны. Страстно целуются, точно любят. Раньше такое приходилось видеть у боярышниковой изгороди. Теперь все переменилось. Пары, нерасторжимо сплетенные, с трудом перемещаются по проезжей части. Произведено какое-то новое открытие относитель­но человечества, людей как-то склеивают, но кто и когда это изобрел, остается неясным, природа тут ни при чем. Разглядывая голубей, и кроликов, и борзых, я не заметила в методах природы никаких таких усовершенствований, по крайней мере со времен королевы Виктории и лорда Мельбурна; может, кто-то такое и любит, - мне это не по вкусу, что-то в этой нераздельности тел нарушает понятия о гигиене. Если это любовь, она немного скучна, пожалуй. Они и половины не чувствуют того, что чувствуем мы. Какая жалость!
      A. Любовь в объятиях ничего не дает, кроме детской блаженной радости. В этом месте люди нисколько не соединены, здесь явное недоразумение человеческого сердца, больше ничего. Люди связаны между собой более глубоким чувством, чем любовь или ненависть, они товарищи; даже тогда, когда один из них подлец, его подлость входит в состав дружбы.
      V. Если б я пошла за него, эта радость была бы всегда моя, он меня предал, я навеки одна, простыня не смята и узка кровать. Что такое любовь? Верно это или неправильно? К вопросу любви надо подойти технически?
      А. Это надо точно выяснить. Всегда думаешь, любить мне ее или не надо. Сколько мысли, чувства изгнать из себя, чтобы вместить привязанность к ней, и все равно она не будет верна, не может она променять шум жизни на шепот одного человека. Природа - та не знает обмана, природа не знает никакого нарочного наказания. Тем более при­дется портить ее тело, жалко.
      V. Врать день и ночь, что я прекрасный!
      А. Не хочу! Трудно. Стал бы каждый женщину мучить, если б другое занятие было?
      V. Должны существовать микробы - гниды любви.
      А. Их надо открыть, исследовать, создать условия для их размножения, как разводят культуры холеры или сибирской язвы.
      V. Они зарождаются в пыльце асфоделей. Приносятся к нам италийскими и греческими ветрами и столь вредоносны: дрожит занесенная для удара рука, туманится взор, высматрива­ющий добычу, язык заплетается в любовном признании.
      A. И ты даже не способен вообразить Средиземного моря.
      V. Теряется чувство пропорции.
      А. Трудно найти объекты для опытов.
      V. Хорошо бы обойтись без опытов и без объектов, дойти теоретическим путем, а потом производить гнид искусственно, на станках - в несметном количестве! И рассеивать в мире. Я просто должна была с ним порвать, мы бы погибли оба, пропали, а потом этот ужас, в концерте, мне сказали, он женился на этой зеленоглазой, встретил на пароходе по пути в Индию, никогда этого не забуду. Холодная, бессердечная, чопорная, мне не понять его чувств. Уж красотки-то в Индии - те, конечно, понимают, пустые, смазливые, набитые дуры. И нечего его жалеть, он счастлив. Совершенно счастлив, хотя ничего - абсолютно! - не сделал, о чем было столько говорено, вот и все, его письма сухие, как деревяшки, я ему вообще не пишу, немыслимо трудно было решиться - как я решилась? - не пойти за него в то ужасное лето. Многих мужчин и женщин я знала, и никого из них я не поняла. Сложность мира озадачивает. Что же делать - упасть в обморок? Если удастся. Когда-то я бросила в озеро шиллинг, и больше никогда ничего. А он взял и все выбросил, больше не стану говорить про Бертрана, ни о ком больше не стану говорить, он такой или этакий; нет, в Бога я, конечно, не верю, но тем более нужно платить благодарностью слугам; собакам; канарейкам; ну, а главное - мужу. Он основа, на которой все это держится: вот эти веселые звуки, зеленые отблески, свист кухарки, тонкие дольки палтуса под коричневым соусом, - божественная пропорция. Сороколетняя актриса ест за обедом куропатку. Мне жаль куропатки, пишет Чехов, в своей жизни куропатка талантливее и умнее этой актрисы.
      A. Когда говорят отвлеченные слова о каких-то женщинах, исполненных нежности и недоступности, и что женщин можно любить особо и издали, - такому человеку следует жениться. Можно говорить о незнакомых изделиях или о сотворении мира за шесть дней, но говорить о женщинах, как и говорить о мужчинах, - непонятно и скучно, человек наделен многими свойствами, и если страстно думать над ними, можно ржать от восторга собственного дыхания, ненужное дело и игра в свое тело. Человеческое тело летало в каких-то погибших тысячелетиях назад, грудная клетка человека представляет свернутые крылья. Мы вырождаемся. Разучившиеся летать стали рыбами. Смерть стала наследственной эпиде­мической болезнью.
      V. Вот он! Один, живехонек, никому не ведомый, стоит в половине двенадцатого на Трафальгар-сквер. Он размышляет, эта работа мысли видна в нем; седой, элегантный, упорный, чистый; он пересекает парк, чтобы сказать, что любит меня. А карапузы лет пяти одни без присмотра пересекают Пиккадили. Полиция в таких случаях обязана перекрывать движение. Ну, относительно лондонской полиции не следует обольщаться. А торговцы? Почему они ставят тележки на улице? Это запрещено. Мне нравится блоха. Не отвлекается. Скачет туда-сюда. Не знает преград, ненависти. Ухватясь за первое, что придет в голову. Гомер, например; или Шекспир; годится что угодно; или думает что-нибудь такое: и тут в комнату вошла я! Как ни странно, пахнет фиалками; или, если фиалок в сентябре не бывает, что-то, что выращивают, и что очень пряно пахнет; белые домики, поднимается дым... Старики курят на завалинках.
      V. Разносчик сардин хвалит свой товар; девицы у колодцев; стоят подбоченясь.
      А. По дворам в мелких провинциальных садах вскрикивают птицы, вертясь в ветках.
      V. И лошади стоят. Видны расщелины в утесах.
      А. Голоса людей звучат как счастливые.
      V. Как будто настал конец света. А где чтец?
      А. Пьет чай с малиновым вареньем.
      V. Ни одной пьесы Шекспира не смогла дочитать до конца, избыток метафор утомляет. Англичане считают, что Господь обитает в башне Вестминстерского собора. Среди грохота улиц обиталище Господа. Он!..Сидит на стуле, в черном сюртуке, на облаке. Нужно же ему на чем-то восседать. И не так уж высоко. Больше походит на президента Крюгера. Чем на принца Альберта. К сожалению, ничего лучше нам не предложено. В руке жезл, или это дубинка? Толстенная, шишковатая, черная. Неужто здесь нет никого, кто бы думал о боге? Ушел под облака, его смыло, по нему прошлась кисть с серой краской. К которой примешали чуточку черного, даже краешек дубинки пропал из виду. И всегда так, стоит только узреть его, ощутить его присутствие, тут кто-то вторгается, кто сказал, что яйца подешевели? Это она сказала. Еще старик зашелестел программкой; или он чихнул? Когда сам с собой говоришь, кто тогда говорит? Лучше сосредоточиться на другом. Пока не дойду вон до той кулисы. И у меня есть мои любимые рододендроны. Думать о другом! Например, о России. До кулисы думать о России. Никому не ведомы эти страдания! Господу ведомо все! А почему - мне - страдать? Другие ничуть не страдают. Через муку дается знание, но при такой роскоши - возможна ли надежда на спасение? Как бы там ни было, Крюгер скрылся; а для других Господь доступен и удобна к нему тропа.
      A. Небо, оно точно такое же, как земля, только отдаленней. И как-то налаженней в отноше­нии спокойной работы; перпетуум мобиле - не утопия, а реальность; на принципе вечного движения основано все: и бег времени, и бег Земли вокруг Солнца, и бег Вселенной. Человек ведь должен знать все и притом сразу, поэтому во всем небе одна страница. Сияние солнца и ночной сумрак - это все действие переменного электромагнитного поля. Длина волны его очень короткая, а частота колебаний так велика, что человек скучает от этого воображения. Как добыть электричество из пространства, освещенного небом? Как получить энергию из любой точки освещенной бесконечности, в степи и во всем мире?
      V. Не настанет ли на земле тогда сумрак? Свет в проводе скроется, а провода темные. Они же чугунные.
      A. Энергия льется из солнечного пространства, лунного света, мерцания звезд и из глаз человека.
      V. Глянь в мои глаза. Горит там электричество или потухло? Аэроплан! Выводит по небу буквы! "Б" что ли?..Потом "Р"? Расплываются, тают (звуки аэроплана, смотрят на небо), опять вверх! Мы в 18 веке знали, что из чего сделано, а тут пожалуйста - слушаю голоса из Америки, люди летают, но как это сделано, я даже отдаленно не постигаю. И возвращается вера в бога. "Б" и "Р", и "Ю"..."Крем"? (двенадцать раз бьют колокола) Это же "И", это ириски, это реклама ирисок!
      A. Когда я работал на шпалопропиточном заводе, я своими силами додумался, отчего летит камень. Он от радости движения делается легче воздуха. Машины изобретены сердеч­ной догадкой - отдельно от ума. Паровая турбина построена Героном Александринским до новой эры, работала, была забавной игрушкой. Машины движутся больше по своему жела­нию. По доброте природы, металла. Чем от ума и умения людей. Люди здесь не при чем. Любой холуй может огонь в топке зажечь, но паровоз поедет сам, а холуй - только груз. Самолеты летают не потому, что они рассчитаны, а потому что летают воробьи, человек не мера всех вещей, а - так себе, ни плох, ни хорош, возможность природы, человек вышел из червя.
      V. Природа вечно балуется; в первый день девятнадцатого столетия туча над Лондоном стояла так долго, что изменила устройство Англии. Под ее скучным, мятым навесом блекла зелень капусты, грязнилась белизна снегов. Воздух так пропитался влагой, что лучи солнца потускнели; вялая лиловатость, зеленоватость, рыжеватость заместили сочные, уверенные краски 18 века. Сырость стала пробираться в каждый дом, а сырость - коварнейший враг, ведь солнце еще как-то можно отогнать гардинами, мороз прожарить в камине, а сырость не то, она прокрадывается, пока мы спим, она действует тихой сапой. От сырости разбухает дерево, покрывается накипью чайник, ржавеет железо, гниет камень, и все это так исподволь, незаметно. Когда ящик комода или лопатка для угля рассыпятся у нас в руках, мы заподозрим: что-то неладно. Так же украдкой изменилась душа Англии, никто и не заметил. Мебель окутали чехлами. Не оставили голыми ни столы, ни стены, изобрели пышки и оладьи. На мельнице жил кот, не брал он мяса в рот, оладьи ел и пышки ел и сладкий пил компот. Послеобеденный портвейн заменили кофием, кофий повлек за собою гостиные, там его полагалось пить; гостиные привели к застекленным шкафам, шкафы к искусственным цветам, цветы к каминным полкам, полки к фортепьянам, фортепьяны к пению баллад; баллады - к собачкам, коврикам, подушечкам, салфеточкам. Плющ разрастался с неслыханной раньше пышностью, у мужчин охладели сердца, отсырели мозги. Взбухали фразы. Множились эпитеты, и милый вздор, которого прежде хватало на эссе в одну колонку, теперь заполняет энциклопедию в десять, а то и двенадцать томов; любовь, рождение и смерть туго спеле­нывались фразами, руки сами собою - заламывались! Мужской и женский пол все больше отдалялись. На откровенный разговор накладывался запрет. Стали рождаться двойни. Так возникла Британская империя.
      A. Петр I извел могучие леса, обнажил почву; так что поверхностный сток воды теперь ничем не задерживался; реки начали засоряться, мелеть, заболачиваться, появилась малярия. Все царство обветшало от подложного Петра-царя.
      V. А потом в Англии совершилась революция - ввели летнее время. И растолстели мышки, страдают от одышки, на пышки и лепешки похожи стали мышки. И спутав их с лепешками, с лепешками и пышками, с тех самых пор тот самый кот питаться начал мышками.
      A. Ваше счастье не подходит нам, а наше вам.
      V. Женщина. Наверное, иностранка. Он не в себе, ужасно странный какой-то; умный и тонкий профиль, определенно там что-то стряслось; губы подкачали. Губы расшлепанные. Кажется, поссорились. Навек решили расстаться. Да, что-то у них стряслось. Я все время надеялась, что они каким-то образом сгинут. Или еще того лучше - возникнут; иначе и быть не должно, парочка, а то и тройка тайно живущих людей, неизвестно как родившихся. Но что делать с заблудшими особами женского пола? Лежит, опершись на локоть; бросилась на землю, наблюдает и взвешивает, что почем, наглая! Салли говорила: Леониду не бывать в кабинете министров, не того полета ум. Салли бедна, как церковная крыса, мы собирались основать общество по борьбе с частной собственностью, даже письмо сочинили какое-то, только не отослали, а Салли взяла и вышла замуж за лысого господина, у которого бумагопрядильня в Манчестере. Он прошел мимо и между ними успела проскочить искорка. Она усмехнулась, он доброжелательно улыбнулся. Надо ли еще разжевывать? Говорить им было, разумеется, не о чем, гнида любви - она невидима, прыгает по белу свету...
      A. А может быть солнце никаких тепловых лучей не испускает. А Земля совместным сопротивлением атмосферы и почвы превращает электромагнитную энергию Солнца в тепло. От страха, что нет любви, от удивления, от гибели - любовь происходит. В этом тайна проституции. Одиночество - геометрическое явление, а по сути - абсурд и безграмотность. В действительности одиночества нет. Изобретатель, конструктор - не одиночка. Какая тут может быть трагедия? Отделенность, одиночество здесь только кажущиеся, техника интерес­ней любви. Мы идем по голубому свету...
      V. ...ищем голубиного яйца. Я в точности не знаю или забыла, за что они нас всю жизнь держат в тюрьме. На лондонских мостовых лучше не быть слишком высоким, не носить долгополый синий плащ и не размахивать в воздухе левой рукой. Они охотятся стаями, а потом стерегут наши могилы.
      А. Вот камень - валяется среди мира. Никому не нужен. Вечно пребывает в среде глины; в скоплении тьмы. Значит, ему есть расчет здесь находиться, живет и терпит; тем более человеку следует жить. Терпеть свою жизнь до конца.
      V. Вас заставят пить молоко в постели, и вы не выдержите. Ничего в сущности особенного: ни сцен, ни вспышек. Просто ваша воля тонет в его воле; и вы идете ко дну. Человек, весивший 45 кг, весит уже 85, обретя чувство пропорции. Лондон любит своих проституток.
      А. Похоже, рождаются только второстепенные люди. Рождается самое смутное в уме, нечувствительное в сердце. Они переносят резкий воздух природы, борьбу за сырую пищу. У нерожденных детей слишком нежное тело. Если бы десять таких детей уцелело, они бы сделали человека торжественным существом...Сейчас я уже так не думаю...
      V. Опять ветер над Англией! Нападает из-за угла, срывает шляпы. Над головами женщин взметает вуали, несется над суденышками, рябит поверхность канала; переполошил виноград­ники в Провансе. Рыбак, спавший в лодке в Средиземном море, встрепенулся и повернулся на бок. Впечатления от реальности очень сложны, мало кому из поэтов удается выразить. Меня попросту обобрали. Здесь нет преувеличения. Ведь имеет же каждая женщина право на счастье, для кого-то сделаться главной, а я никогда не была счастлива, никогда. Хочется, чтобы меня поцеловали, из жалости. Чтоб пожалели. За то, что все миновало. Чтоб ты меня пожалела...Она сегодня не пришла.
      A. В прошлый раз она сидела на четырнадцатом.
      V. На семнадцатом. Она - незаконнорожденная, бывшая сестра милосердия; но от этого не менее любима - как и мои рододендроны, куда она подевалась?! И сколько их погибает, лучших, любимейших. А бог живет себе и живет. Жизнь дала маху. Хорошо быть ангелами, если б они были.
      A. Тогда она была в желтом.
      V. Ужасно старомодно. Что же от нее останется? Бисерные салфеточки, думаю; брошь; что изображала ее брошь? Омелу или крылышки? И единственная прихоть - нижнее белье; если бы ее переехала машина и ее увезли в больницу, сестры и доктора - вот бы они подивились!

<нрзб>*


      V. В церковных проповедях обычно проводится мысль, что все люди под кожей похожи друг на друга.
      А. В 11-м и 21-м лето было жаркое, а зима голая без снега. В 16-м наоборот дожди залили. В 17-м осень была долгая, сухая. Хочу написать сочинение - самое умное - для правильного вождения жизни человека. Чтобы сочинение было, как броня человеку, а сейчас он нагой.
      V. В действительности же библия исходит из системы ценностей, согласно которой жизнь одного человека безусловно важнее, чем жизнь другого. "И я посмеюсь вашей погибели; порадуюсь, когда придет на вас ужас" - здесь нет и двусмысленности. Толстой переводит библию в разряд бульварной литературы. Вот старушка поднимается в доме напротив; и пусть поднимается, раз ей хочется. Пусть остановится; войдет в спальню; раздвинет занавески, и опять скроется; как-то уважаешь. Старушка выглядывает в окно, знать не зная, что на нее смотрят. Тут что-то важное и печальное, но любви и религии только б это разрушить - неприкосновенность души. Высшая тайна - вот она: здесь одна комната, там другая, может религия в это проникнуть? или любовь - любовь разрушает.
      А. В прошлом веке, в сентябре 23-го, Петр Яковлевич смотрел отсюда на Ла-Манш. Потом вернулся в Париж и в январе 25-го, ему тридцать лет, познакомился во Флоренции в картин­ной галерее с англичанином, и больше его никогда не видел. Не проходило дня, чтобы он не вспоминал его. С этим человеком я общаюсь больше, чем с кем бы то ни было, пишет он. И я как-то видел миловидную добрую женщину; только она была не артистка и не зрительница, а простая прохожая, и я не успел в точности запомнить ее лица. Ее грустная счастливая прелесть незаметно и навеки вошла в меня, пространство и время здесь не могут ничего поделать. Для чувства нам нужно иметь конкретное туловище.
      V. У нас в Англии религия устанавливается законами, принимаемыми парламентом. После соответствующего постановления вера в ад перестала считаться обязательной.
      А. Неудобство в том, что веры и знания - меняются. Галилей говорил: земля движется, а солнце неподвижно; инквизиция утверждала, что земля неподвижна, а солнце движется. Эти истины представлялись несовместимыми. Теперь мы знаем, что Галилей был не более прав, чем инквизиция. Но процент неверующих в сотворение мира за шесть дней увеличился. Христианские теологи первых столетий использовали выражения и формулировки, которые в V веке были осуждены как еретические. Они верили в конец света, который должен наступить при их жизни; вера оказалась ошибочной, ученые приспособились к изменившимся обстоятельствам. Допускать возможность более, чем одной религии, равносильно отрицанию религии. Терпимость, что все религии истинны, говорит о равнодушии, признает ненужность религии.
      V. Верующих трудно отличить от неверующих. Одни делают добро, следуя, например, Христу или Магомету. Другие делают добро ради добра. Но безусловно, было бы тоскливо умереть до того, как выяснят, есть ли жизнь на Марсе.
      А. И откуда произошел человек: от обезьяны или еще хуже...То, с чем не справляются религии, поручено науке. Да религиям и не справиться! Выделение ученых в еще одно сословие, питающееся от истин, необходимо для правильного устройства жизни. За счет особой мудрости ученые открывают законы, независимые от их сознания! А постоянство и неприкасаемость - синоним священности. Похоже на религию, но не вера. Замена бога на закон, независимый от нашего сознания, все оставляет на своих местах, и нужно делать, что велят. Это и есть философский камень, который так долго искали Аристотель и Ньютон. Наполеон попросил математика Монжа вывести демократию из геометрических соображе­ний...
      V. ...так и оказалось. И все так натурально, без вычур.
      А. Главное в науке - правильно выстроить аксиоматику. Аристотель говорит: люди родятся - одни, чтобы быть свободными, прочие - чтобы носить оковы. Это - правильная аксиоматика, она позволяет пролезть в узкое и полезное место. Ученые открывают экономи­ческие законы, и тогда разрешено насилие против тех, кто нарушает законы, они священны. Если авторитет науки высок, никто не чувствует противоестественности насилия. Невежа хулиганит финкой, а интеллигент умом. Он за жалованье якобы не понимает, что он делает. В основании определения себестоимости кладется аксиома, что богатство бывает праведное. Поэтому так и ценится классическое образование, оно оправдывает неистовство имущих людей.
      V. Высшее благо - без существования рабов, - без них оно просто не существует. Так во времена фараонов, и сейчас, человек у эскалатора вечен, искусство жизни не выражает. Искусство - это декорация? Трудно определить, мы просто чудаковаты или в самом деле помешаны. Вопрос этот неразрешим.
      А. Изобретение правдоподобных рассуждений - вот где трагедия! Ублажать пожилых дам и благонамеренных христианских мещан - святых скотов. "Черные дыры" утешают домашних хозяек, теперь они знают, куда исчезли деньги: в черную дыру. Наука никогда не занималась никакими фундаментальными проблемами, только каталогизаци­ей наблюдений, наука еще не начиналась. Сформулировав, что мир состоит из одних вопросов, она тут же их все и решает. Что такое второй закон Ньютона? Это предложение Галилея по каталогизации эксперимен­тов, сделанное им задолго до рождения Ньютона. Вклад Ньютона был тот, что он объявил предложение Галилея законом, по которому бог создал мир. А Аристотель открыл, что комедия стремится изображать худших, а трагедия лучших людей, чем существующие.
      V. Смешно глядеть на прошлые века. Они были сердечны, сентиментальны, литературны, невежественны. Любили, потели, размножались, каждый десятый был поэт. Мудрость - качество, в наименьшей степени присущее древним.
      А. И уж точно не присущее никакому философу.
      V. Скоро все эти ценности окажутся на свалке вместе с богами, дьяволами и буфетом красного дерева. Кроме банальностей: я знаю, что ничего не знаю. Каталогизация наводит на меня скуку. Мы живем - движимые непостижимой силой, она со свистом проносится сквозь приготовленные сети, разрывая их в клочья. Говорят, и писателям ее не ухватить. Лишь изощреннейшие мастера способны говорить правду.
      A. Сколько надо испытать, пережить, чтобы произошла мысль, народилось точное слово. Пишут, что есть, что видят. Столб стоит. Санитары едут. Солнце взошло. Сухари все вышли. И все верно. Лишь неясность может быть причиной счастливой жизни.
      V. Сухари все вышли - все равно что целовать негритянку во тьме. Раньше я думала о литературе, как о чем-то буйном, мгновенном, внезапном. Оказалось, литература - пожилой господин в серой визитке, рассуждающий о герцогинях. Неважно о чем. Рассуждающий... Терпеть не могу герцогинь и ненавижу пирожные. Прочитав в сотый раз, как Джек потерял свой нос, а Сьюки свою невинность, а пишут они об этом, надо сказать, прелестно, начина­ешь тосковать от повторения.
      A. В тюремной библиотеке мне выдали книжку. "Капитал". Там автор, прислушиваясь к чужим мыслям и к шуму в своей голове, создал учение, независимое от сознания. Сам факт, что из-за разности естественных условий жизни те, у которых условия хуже, автоматически попадают в рабство через механизм свободной торговли, очевиден; не нужно даже кончать церковно-приходской школы. Три тома должны были внушить, что там есть что-то еще. Но там было только это: удовлетворение потребностей, и - свобода.
      V. И заранее известно, чем это кончится. Нос может быть отрезан всего одним манером, как и потеряна невинность.
      A. Свобода исчезновения. Свобода быть забытым. И ничего о том, как преодолеть дикие сопротивления климата и пространства. Чужие мысли из книг отучают думать. Удовлетво­рение потребностей на уровне "культурных" стран истощит земные ресурсы за несколько лет. Капитализм и социализм никогда не победят друг друга, они замучаются оба, и падут мертвыми; и земля надолго станет пустой. Никакого учения не было. Я не хотел знать, что у нее в конце. С тех пор я ничего не читал. Сейчас в тюрьме Комитет по Электроустроению Губернии, во многих камерах стекла разбиты, сквозь решетки прилетают птицы и ночуют на месте былых узников. Придумали семью, государство - взаимную страховку, но природа в этом не участвует, не принимает никаких обязательств, страховка недействительна; общест­венными перестройками судьбу человека улучшить нельзя, надо договариваться с природой. В нынешних книгах нет ответа на главные вопросы. Мысль рождается из тесного ощущения мира, работы, нужды, спасения своей жизни; у высших людей этот опыт почти сведен к нулю, там не может иметь истина жизни, ее там не зарабатывают. Там говорят на чужом, искусственном языке, поэтическом, т.е. заимствованном: литературном, научном.
      V. А свет, идущий от нашего парламента? Пронизывает толщи облаков, ласкает скалы Трансвааля, мхи Фолклендов! Как это, наверное, невыносимо - не быть англичанином. Я только что освободила пташку, пойманную в силки каким-то негодяем. Омерзительна даже мысль о том, что там, где похоронены англичане, бьется в неволе живое существо...А наш военный флот?! Наши люди в Индии, в Африке! Наши деревенские парни, век за веком, шли дальше и дальше...В результате армия всегда занимает какое-нибудь поле, взбирается на холм, останавливается. Вот она откатывается в одну сторону, в другую, падает плашмя, и в полевой бинокль видно, как одна-две фигурки еще двигаются вверх-вниз, как обломки спичек. Раньше скатерти делались из гобелена. На них наносились небольшие желтые квадраты. Как на фотографиях ковров в королевских замках, другие скатерти не считались настоящими...
      A. В голове бесконечные пространства жмутся от давки.
      V. И вдруг обнаруживаешь, что все эти важные вещи, воскресные завтраки, воскресные прогулки, те же скатерти, буфеты красного дерева, в сущности, не совсем настоящие.
      A. Четыреста, а может пятьсот лет скапливался, сгущался мозг стольких людей. У нас расхлябанный влагооборот. Расхлябанный человеком и самой природой. Земля периодически подвергается засухам. Или наоборот слишком большой влажности, а тут еще смена времен года, от этой свистопляски сил человечество истребляется миллионными кусками! Проблему можно решить скопом в ближайшие 100-200 лет. Но ведь надо решить не только задачу гидрофикации, но и железнодорожный транспорт. Прохождение кораблей в Ледовитом океане. Попытаться сосчитать вперед всемирную судьбу людей. Чтобы сберечь их от ошибок и гибели. А что нам делать с лошадьми, коровами, воробьями? Весенняя, самая драгоценная влага уходит даром, и сносит верхний плодоносный слой. Влага должна проходить через корневые системы, а не соскальзывать безрезультатно с поверхности почвы. У земли полуот­крыт рот; нужно открыть его совсем; чтобы вода попадала в рот. А не текла зря по лицу полей.
      V. Какие же мы все дураки, Господи! И за что? Все это сочиняешь, городишь, ломаешь, опять строишь. И самые невозможные пугала, обиженные судьбой, сидят вот так, совершенно отпетые, - заняты тем же, их не берут никакие постановления парламента.
      A. Из зимних осадков 90-95% пропадает зря. Земля стала неудобна и безумна. Все мировые дураки всегда ищут мировую истину. Я так и думал: ума мало, не умею делать самой нужной работы - как злое превращать в доброе. Оказалось, ум ни при чем; главное зло - люди всегда обладают лишь частью знания, никакой борьбы добра и зла нет, главный конфликт - не борьба добра и зла, а - бесплодность жизни, отсрочка ее смысла и счастья, затянувшаяся предистория. Спасение не внутри, а вне нас, ключи находятся у природы, в возможностях природы. В возможности изменения этих возможностей. Христос, Будда, Магомет - им это даже в голову не приходит. Говорят: нельзя открыть, создать то, чего не существует в природе хотя бы в потенции, как открыть несуществующее? Здесь ошибка в словах: слова "существует", "несуществующее", "объективно", "субъективно" неизвестно что означают, ведь "объективные условия" - субъективны, а вовсе не объективны; всякая идея не субъективна и не объективна, она проективна. Ведь неслучайно же никто не знает, что такое закономерность; пока не поставлена цель, о закономерности или истине говорить невозможно. Формулировка цели меняет прошлое, Христос ходил один - неизвестно из-за чего; когда в основании Аристотель, Библия и Ньютон, проституция прочней культуры.
      V. Природа - она вникает в наши печали? Ни спаниели, ни розы читать не умеют - досадная промашка провидения - и дрозд-ловкач прыгает дерзко, глядит зорко, хвать улитку об камень. Раз-два-три!..Может быть, в жужжании пчел, в комариных танцах - есть какие-нибудь намеки?
      A. Я ведь сторожил пчелиные пастбища от саранчи, я тогда заблудился на свете, но забыл запомнить их танцы.
      V. Спроси у них напрямую, то все пойдут на попятный, и каждая чайка, каждый цветок, и дерево, и мужчина, и женщина. И блоха. Не говоря уже о земле. И их можно понять. На муравьиных путях я насыпала горку, они разнервничались. Засомневались в устройстве мирозданья. Одни побежали туда, другие сюда. Деревья, цветы - они смотрят на нас, смотрят в небо, но видят ли они? Муравей и таракан поменяли цель, и - ?
      A. Нет такого вопроса! Это понятно без всякого ума. Все должно выйти так: собрались в кучу с одним планом и желаньем, стали работать и ничего у них не вышло. Это же страшно и так быть не может. Так думает...
      V. Но как бы все это не оказалось...
      A. Кто имеет чувство, у того и ум. Без чувства облака по уму плывут и он рассеивается, остаются одни вопросы и злоба. Кроме чувства, ничего не выдумаешь. Земля не имеет чувства, она покойница. Где у муравьев инструментальные изделия?..Сейчас все уже спят в Москве, прохладные звезды светят с неба вниз, и мать качает сына в корыте на полу. Домик крышей светится под небом, мальчик мается, руками говорит.
      V. (уставившись в ложу) Нет, нет и нет! Все они слишком красные, толстые, бледные, худощавые.
      A. Пускай они ухмыляются, мы тоже не заплачем.
      V. Единственное желание - побыть одной. Зима в этом году, теперь уж не припомню - то ли ранняя, то ли поздняя. Природе и так уж досталось от нас сегодня. А она еще усложнила свою задачу и нас окончательно сбила с панталыку, не только напичкав наш день неизвестно чем, но ухитрившись вдобавок все это сметать кое-как, на одну единственную живую нитку. Единственное, что нам остается - выглянуть в окно. Там воробьи, скворцы, уйма голубей и несколько грачей, каждый занят своим делом. Кто-то находит червячка, кто-то улитку, кто-то вспархивает на ветку, кто-то прогуливается по травке. По двору проходит слуга в суконном зеленом фартуке. Возможно, у него роман с горничной. Да что уж там, кто не знает, что такое любить. Но сейчас, во дворе, вещественных доказательств нам не предложено; мы можем только надеяться на лучшее и пока оставить этот предмет. Тучки, жиденькие, пухлые, плывут в вышине и вызывают перемены в окраске травы. Жизнь-жизнь - что ты такое? Суконный фартук лакея? Тень скворца на траве? Скакание блохи? Великое откровение не приходит. Вместо него - неожиданно, непредвиденно, внезапно - тьму освещает спичка: Ньютон или Аристотель сказал...Правильно думать мешает полнота ощущений. Блоха не может остано­виться, ей некогда. Нет и не было более жестокой необходимости: надо же выбирать! - чтобы не потонуть в этом хаосе.
      A. Самое страшное в человеке - это душа; когда люди не интересуют и не веселят, природа не успокаивает, когда весь погружен в свою томящуюся душу. Душу выдумал злой человек, чтобы сказать, что у него есть нечто хорошее тайное, а только наружи он скверный. Достоевский - тот не знает другого человека, только себя. Скучно жить с одним своим умом, один человек всегда полон лжи и фантазии. Внутри нас один темный ветер скучного вещества. Выработка стратегии налаживания отношений с природой - общее дело, и оно предполагает созыв всемирной конференции. Но это будет собрание элит, высших людей, философов и ученых, и они будут лгать, пишет Толстой, обманывать себя и других, в самых утонченных формах, чтобы как-нибудь затемнить, заглушить сознание, и так все запутают ложью, что никогда нельзя будет ответить ни на какой вопрос. Толстой не знает, как одолеть это препятствие, и от безнадежности, от бессилия, заклинает: спасение внутри нас. В будке будет тихо, кругом сухие степи, делов особых не будет. Буду жить неподвижно как вечный какой. Ляжу и обдумаю выход из губительного положения. Мне сейчас никто не требуется - ни жена, ни человеческий друг. А королевы пусть и дальше охраняют ветхие памятники, живут в хорошем помещеньи, как они привыкли. Не могу сказать, чтобы я хорошо разглядел Англию сквозь туман. Вот она!
      V. Губы стиснуты. Подбородок задран, пульс участился. Подносит руку к шее. Не нарушай условий игры - ну, пожалуйста! - ради всех нас, таись, я с тобой заодно. Уронила программку. И что вообще тут творится? Программка летит вниз по отвесным откосам! Ну и мир! - вот ведь где приходится жить...Кто-то ошибся...
      A. Едет воз с молоком. Телега вся скрипит. Хозяин идет пешком. На возу его баба разгнездилась. В бурьяне сидит корова, опершись на передние ноги. Порожние, будто снящиеся, убыточные пространства...Не могу смотреть, как стоит дерево, как идет дождь.
      V. Как это завораживает... Чувствуешь себя в безопасности. Можно проснуться утром, увидеть небо, пройтись по парку, встретить Хью Уитбреда. Потом вдруг появляется Бертран. И эти розы - это же чудо. Просто чудо. Никто в целом свете не будет знать, как я любила все это. Каждый миг. Вязы вздымаются и опадают, вздымаются и опадают, горя всеми листьями сразу. Окатывая волнами от сини до зелени. Будто перья на шляпках; плюмажи на холках коней; недолго и спятить; я - нет; надо только закрыть глаза; не смотреть. Они кивают. Деревья - живые. И листья, связанные со мной тысячей нитей, - овевают, овевают. Стоит ветке распрямиться - и я сразу же с ней соглашаюсь. Пойдем и исследуем летнее утро! Делаем две вещи сразу: спокойненько играем на сцене и сходим с ума сходят вот по этой вишне в цвету, вот по этой пчеле. Пусть воробей, опустившись на ветку, сронит повисшую на ней дождевую каплю...
      A. Пускай...Пускай сронит.
      V. И разве так уж важно, что мое существование прекратится. Все это останется, а меня не будет. Нигде. Разве это обидно? Наоборот; даже утешительно думать, что смерть - совершен­ный конец. Каким-то образом на лондонских улицах - в мчащемся гуле - я останусь. И Бертран. Мы будем жить друг в друге. Ничего нет заунывней, глупее, бесчеловечней любви. Часть меня уже в этих деревьях, в доме-уроде - там, среди них - разбросанном, разваленном; приткнулось на этом занавесе; в людях, которых я никогда не встречала. Я, ни на йоту не верящая ни в какое бессмертие, чувствую, что душа моя будет вечно бродить в них. Я туманом лежу между ними, они поднимают меня на ветвях. Я вижу, как далеко я растекаюсь...Триста лет назад пять елизаветинских барков бросили якорь на побережьи Южной Америки. Испан­ские галеоны, наполовину вытащенные на берег, лежали без присмотра. Наши парни забрали серебряные слитки, льняные ткани, а когда испанцы вернулись к кораблям и завязалась драка, разжиревшие, пьяные, они гибли один за другим. Закаленные англичане, с клыками, жадными до плоти, алчными до золота, добили раненых и утопили умирающих; прихватив золотые распятия, инкрустированные изумрудами...Они совершали явно то, что мы творим втайне. Леди Бексборо скупает акции на бирже и перепродает. Никогда! Никогда не следует выражать собственных мыслей! Вам предпишут отдых, отдых в одиночестве, отдых и тишину, без друзей, без книг, без откровений, шестимесячный отдых. Аристотелева логика безупречна: нужно делать, что велят. На все есть мужская точка зрения и есть женская, обе неправильные. Наше положение безнадежно. Да и теперь уже ничего не докажешь. Взгляды - стираются. Вычеркиваются.
      A. Временами бывает так хорошо, что хочешь покинуть как-нибудь себя, свое тело и платье, стать другим человеком - зрителем 14 ряда 13 места, колхозницей на Украине...
      V. ...актрисой, которая ест за обедом куропатку...
      A. ...да просто чтецом! Читать вслух: "Граф Виктор положил руку на преданное храброе сердце и сказал: - Я люблю тебя, дорогая!" Быть до смерти - лишь самим собой? Холодный пустынный ветер обнимает землю и люди жмутся друг к другу, ведь все могло бы быть иным...Главное уже случилось: мы родились...Здесь мы и закончим. Теперь все понятно и у всех на душе тихо. Люди встанут со своих сидячих мест и задумаются на ногах. В мире еще рано, идут первоначальные века.
      V. А меня тут как будто уж и нет вовсе. Что-то нас ожидает? Но - что? Во всяком случае - красота, вихрь, шквал, напор, взрыв! Бьют фонтаны, сыплются капли, волны Роны мчат нас - летим! - мимо, мимо - грушевое дерево наверху горы! - мимо мастерской морской обуви с вывеской, летим под мостом, по мосту идет старик - он идет по нему уже 600 лет - мимо, мимо - разметывая пряди водорослей, полощем тени над рыбой, засасываемой - это трудное место! - водоворотом; блеск, брызги, ранят воду острые плавники, поток дымится, кипит, сбивает желтую гальку, крутит, крутит, вот отпустил, падает, падает вниз, вниз, взвивается кверху нежной спиралькой, тонкой стружкой, как из-под аэроплана, выше, выше...Сто раз прекрасны добрые, веселыми шагами с улыбкой идущие по земле. И шалые, бывалые рыбачки, присевшие под мостками, греховодницы; дивно гогочут они и галдят и ступают враскачку, врачкачку; светятся окна...
      A. Вот мы и расходимся...
      V. ...прячется радость; то и дело она обнаруживается; так, что у штор перехватывает дух; загадочная, восхитительная, бесценная жизнь.
      A. Как это грустно: каждый остается по одному.