"Завтра", № 23 (2010), Андрей Фефелов. Переосвящение храмов (с.6)

"Завтра", № 3, 2009, Александр Проханов и Гейдар Джемаль беседуют о высоком

АП: "Нарушен фундаментальный закон, по которому Господь сотворил Вселенную...Закон, на котором основано мироздание, - Справедливость...Он выражает мировую гармонию, заставляющую вращаться планеты, эволюци­онировать природу, сосуществовать живое и неживое".
      Такого закона нет. Эти проблемы подробно обсуждались Гагариным и Толстым, когда они прогуливались допоздна по Арбату, уж пели сверчки под завалинками, но как только Толстой начинал говорить о добре, спра­ведливости, истине, Гагарин торопливо прощался и скрывался в Калошином переулке. Или Большом Николопес­ковском. Обдумывая аргументы того и другого, Платонов пришел к выводу, что никаких законов нет и быть не может (подробнее см. раздел V&P наст.сайта). У Толстого всегда были подозрения на этот счет, в "Войне и мире" он пишет: ведь в законе тяготения не утверждается, что солнце или земля имеют свойство притягивать; там говорится: имеют "свойство как бы притягивать" (Эпилог, часть вторая, гл.XI).

ГД: "она (природа) давно побеждена и работает как машина под действием мощных стимуляторов".
     Это не так. Некоторые метеозависимые люди страдают от вспышек на солнце. Бывают цунами и землетрясения. Мы уже не говорим о такой мелочи, что если бы население земного шара жило, как в цивилизованном мире, природные ресурсы кончились бы через два года. Основное население земного шара голодает. И совсем не потому, что плохо общественное утройство (хотя и поэтому тоже). Гагарин говорит (и Платонов соглашается с ним): главная проблема - наладить общение с природой, никакими общественными перестройками судьбу человека улучшить нельзя, ключи находятся у природы, в возможностях природы, человек лишь возможность природы.
ГД: "кризис неизбежно будет сопровождать каждый шаг человечества - до Страшного Суда".
     Гагарин: ведь до чего дошло - придумать Бога, которому "необходимо удовлетворение, необходимо покарать кого-нибудь, он без этого не может!" (Н.Федоров. Собр.соч., т.4, с.546, М., 1999г.)

АП и ГД (хором): "Идея Дарвина о происхождении человека из обезьяны также происходит из шаманского мифа".
     Платонов, "Чевенгур": "Без ремесла у Захара Павловича кровь от рук прилипала к голове, и он начинал так глубоко думать обо всем сразу, что у него выходил один бред...он не мог превозмочь свою думу, что человек произошел от червя, червь же - это простая страшная трубка, у которой внутри ничего нет".
И т.д. и т.п.

     Хорошо, если АП и ГД просто безграмотны; как Сократ, Платон или Кант, которые, как известно, всю жизнь решали одну проблему: встать в угол и не думать о белом медведе; но если все это - обдуманно? Тогда это плохо.

ДАТЫ             

к  80-летию со дня рождения Анатолия Зверева

"Год моего рождения - 1931, день рождения - 3 ноября. Отец - инвалид гражданской войны, мать - рабочая. Сестер я почти не знал. Помню (кажется, из умерших) лишь двух - Зину (первую) и Верочку. Две сестры, кажется, живы по сей день. Одна из них - старше меня на четыре года. Другая - младше на столько же. Учителем я избрал себе Леонардо да Винчи, читая коего, нашел много себе близкого...Когда читал трактаты оного - теперь уже моего друга - был поражен одинаковости в выражении мыслей наших...Образование мое зиждилось на том, что мне более всего присуще или приемлемо для меня. Другими словами, что легче всего давалось, ибо рос я болезненным и слабым...Впоследствии мне удалось каким-то образом окончить семилетку и получить неполное среднее образование, чем я гордился перед самим собой, кажется, больше, нежели перед другими. Детство в основном проходило дико, сумбурно. Желаний почти что никаких, кажется, не было. Что же касается искусства рисования, то художником я не мечтал быть. Но очень часто хотелось и мечталось, чтобы троюродный брат рисовал мне всегда коня. Тем не менее рисование мне, по-видимому, удавалось, и впоследствии оно так или иначе прижилось. Сначала...портрет Сталина...а когда мне было пять лет..."Уличное шествие" по памяти, в избирательном участке, где до войны детям за столиками выдавались цветные карандаши и листы бумаги для рисования. Тогда в Москве было мало людей - не то, что нынче. И на выборы тогда шли родители с детьми под гармошку и под песни с плясками на улице, как на праздник - голосовать. Что касается дальнейшего моего рисования - началась Отечественная война. Всех стали эвакуировать, кого куда. Я вместе с двумя сестрами, отцом и матерью оказался в Тамбовской области. Конечно же, рисования никакого не было, да и не могло быть...Отец много и пространно рассказывал мне, что к чему, где - рожь, где - пшеница, где - овес. Затем, простудившись и жестоко отморозив ноги, заболел и скончался на сорок третьем "ходу" своей печальной жизни, на Новый год, января в пять утра. Было печально все это. Затем я заболел "куриной слепотой", а потом засорил глаза известью и мелом с потолка избы. Это тоже было моим несчастьем...В Москве, когда мы приехали по окончании войны, люди жили еще по карточкам - "талонам", на пайке, в нужде. А рисование продолжалось из-за случайностей: например, из газеты "Советский спорт" - Острый момент у ворот московского "Спартака". Затем - рисование...в двух парках - "Сокольники" и "Измайлово", в их летних городках. Затем - в двух Домах пионеров...и даже, быть может, мог бы подзастрять в одном художественном училище, которое находилось на Сретенке (под названием, кажется, "1905-го года"). Но в нем я пробыл очень мало. С первого курса был уволен "из-за внешнего вида". Плохое материальное положение решило исход моего пребывания там. Затем работал в парке "Сокольники"...в основном маляром...К современным художникам отношусь с уважением за их доброту между собой. Хотя положение вещей не дает возможности считать всех счастливыми, иногда со стороны смотрящие уже заведомо признают за счастье называться "художником". Лично я себя пока не умею считать счастливым - в особенности, когда наталкиваюсь на грубость собственной судьбы, на невезенье в чем-то и в особенности, когда что-то болит в непогоду. Наиболее интересны те живописцы, которые не утомляют ненужностью своих затей - как в технике, так и в тематике...Что касается сверстников...то лучшими являются все, потому что у всех есть будущее, настоящее или хотя бы прошедшее". Считается, что это автобиография Зверева, но скорее всего это черновики Платонова к "Счастливой Москве".

"Знамя" (№ 4, 2011), рубрика: свидетельства,
Владимир Фридкин, "Мой современник Виталий Гинзбург"

"Виталий Лазаревич Гинзбург уже при жизни был признан великим физиком и гуманис­том" (с.160).  А еще он, как и его учитель Ландау, был глубоко верующим человеком, оба свято верили, что Бог пожелал, чтобы уравнение движения было второго порядка. Он так восхотел. О Гинзбурге см. также книгу А.А.Рухадзе "События и люди".

"Вокруг света" (№ 2, 2008), Владимир Сурдин: "Как рождаются звезды"

"Первая правильная мысль о происхождении звезд принадлежит еще Ньютону" (с.75): любой ученый всегда отличит правильную мысль от неправильной, пишет академик Гинзбург (см.ниже "Астрология и лженаука").
     Как известно (Власов), диффузионные процессы относятся к классу первичных явлений в сравнении с силовыми взаимодействиями частиц, и поэтому вместо всех этих нудных сказок (для кого они печатаются?) постоянного раздела "Планетарий" лучше было бы давать астрологические прогнозы.

28.12.2008 сто пять лет со дня смерти Николая Павловича Гагарина
(Николая Федоровича Федорова),
"Записка" которого - основной источник текстов Платонова: см. раздел Записка наст.сайта

и наш ведущий патриотический журнал "Москва" не мог не откликнуться на эту дату (декабрь, 2008): "предоста­вить Богу заботу о своем будущем воскресении - на это у Николая Федорова не хватило ни смелости, ни ума" (с.195); в этом же номере приведено письмо Патриарха Алексия, в котором он благодарит редакцию журнала за "высокие моральные и нравственные устои, основанные на духовных традициях Православия", в связи с чем гл.редактор журнала удостоен награды - ордена преп.Сергея Радонежского; и нобелевская премия Бродскому и Солженицыну вручена тоже за высокие моральные и нравственные устои: первый приветствовал напалмовые бомбардировки Соедининными Штатами Вьетнама, второй требовал от руководства США атомных бомбардировок России, "лжет как очевидец" говорил Варлам Шаламов о солженицынском Гулаге

V i r g i n i a  W o o l f

Она читает Чехова, и там, в России, Семен Пантелеевич, конторщик, спрашивает горничную Авдотью Федоровну, читала ли она Бокля, а та, нежная, такая деликатная, благородная, всего боится. И так хочется ей помочь, рассказать про облачко, собравшееся за куполом Св.Павла, как оно росло, густело, а потом весь Лондон накрыла тьма, и - началось! - неуверенность (точь-в-точь как у Авдотьи Федоровны), смятенье...и незаметно, без всякого объявления, изменилось устройство Англии: вечно шел дождь, сырость пробралась в каждый дом, изобрели пышки и оладьи, на откровенный разговор наложили запрет, у мужчин отсырели мозги, стали рождаться двойни, так возникла Британская империя. Изложив для Авдотьи Федоровны на двух страничках всего Бокля, она нечаянно вызвала к жизни Борхеса, "Сто лет одиночества" Гарсия Маркеса, - а всë Семен Пантелееевич, да эта вечная женская отзывчивость. Вирджиния Вулф - наиболее близкая Платонову душа; кажется, о ней он говорит в 1923: "солнечная дрожь рождала в ее голове мысли...". Оба знали, что вселенных много и совершенно оригинальных. В людях, а также в козах, собаках и курах, в траве и во мху они видели нечто важное и таинственное, чего нет в них самих. Вирджиния Вулф: "рыбы никогда не говорят про то, что такое жизнь, хотя, возможно, и знают"­ ("Орландо"). Платонов: "телок ведь и тот думает, а рыба нет - она все уже знает" ("Чевенгур").
      Она говорила, что тщета и мертвость происходят от этой жуткой повествовательности - последовательного изложения событий от обеда до ужина. Произнося слова, люди не выражают ни мыслей, ни чувств: читатель не знает, прочел он их или не прочел, а писатель не помнит, написал он их или нет. Платонов: "говорит, что есть, что видит: столб стоит, санитары едут, солнце взошло и т.д. Получается чудовищно пошло, дурно, смертно. А все верно!"
      Из описания Великого Холода ("Орландо", 1928), грозовой тучи, изменившей устройство Англии, рукописи поэмы "Дуб", над которой Орландо работала триста лет, вышли "Сто лет одиночества" Маркеса. "Она различала каждый комочек земли на клумбах, будто в глаз ей вставили микроскоп. Она различала хитросплетения веток на каждом дереве. В каждой былинке, в каждом цветке различала она все лепестки и жилки...Такое напряжение невозможно было долго выносить без муки" - их этих строк Борхес создал свой "Алеф" (1949), он скрыл ее под именем Беатрис Витербо. Теперь, когда она была мертва, он мог посвятить себя ее памяти без надежды, но и без унижения (прототекст: "Вирджиния, Аделина Вирджиния, Аделина Вирджиния Стивен, любимая моя Вирджиния, навсегда утраченная Вирджиния, это я, Борхес"). Описание борхесов­ского "Алефа" дано Платоновым в 1921 г.: "Большой Один не имел ни лица, никаких органов и никакого образа - он был как светящаяся, прозрачная, изумрудная, глубокая точка на самом дне вселенной - на земле. С виду он был очень мал, но почему-то был большой" ("Видения истории"). У Борхеса: маленький, два-три сантиметра в диаметре, радужно отсвечивающий шарик ослепитель­ной яркости,- но было в нем все пространство вселенной, причем ничуть не уменьшенное. И та же самая грозовая туча - в текстах Платонова 1922-23 гг. ("среди сухого неба набралась в небе испарина...на тысячи верст гремел ливень")
      У Платонова в "Котловане" "труба радио все время работала как вьюга", у Вирджинии Вулф "как косилка в знойный полдень" ("Between the Acts"); в обоих случаях слушателям "ничего не казалось против говорящего и наставляющего" (АП), "...stated certain facts wich every body knows to be perfectly true" (VW), они заворожены тройной мелодией - шумом сознания из рупора, сочувствием пейзажа, а то вдруг основную тему берут на себя коровы ("From cow after cow came the same yearning bellow. The whole world was filled with dumb yearning") или лошади ("услышав гул человеческого счастья, пришли поодиночке на оргдвор и стали ржать") - допускалась, казалось, вечная свобода, но было так жутко ("Dispersed are we"), что для свободы требовалось что-то ещё.
      Она умерла, как Саша Дванов, любимый платоновский герой.

      Проблема у писателя одна - в мужестве: сказать "то" и только "то", в мужестве выбора пути. Она вышла из Вальтера Скотта, Шарлотты Бронте, Шекспира и Джейн Остин, расширила себя Стендалем, Флобером, Чеховым, Прустом и Толстым, прихватив Тургенева, - Генри Джеймс уверял, что, высказав мысль, тот на ней не настаивал, тем более, что точное выражение мысли все равно невозможно, - и проигнорировав, кажется, только Джойса, в его литературной технике было что-то плебейское. У каждого была своя демаркационная линия и было трудно сочетать факты и толкования, ее подмывало переступить границы. Начав с "а что, если тут завернуть за угол?", она их стерла. Объединив разрозненные миры, а то и просто хаотические груды обломков, она смогла заставить своих героинь восторженно говорить об армейских знаменах, полковых часовнях, о непостижимости гладкой поверхности фарфоровой чашки: что это за атомы, и как они вместе слиплись.
      Мир существовал самостоятельно, но в любое время она может, если вздумает, его посетить; герои переходят с места на место независимо от того, смотрит она за ними или нет, и что-то удается выудить, проследив за их отражениями в других людях, в других романах других авторов*; оказалось, что чувства неуничтожимы. Она стала им уделять больше внимания, чем фактам; которые, следуя друг за другом, понукают к ближайшему заключению, и легко проморгать следы далеких взаимодействий. Катаюсь на дженерихче, пишет Чехов с Цейлона, и возмущаюсь, как россияне бранят англичан за эксплоатацию инородцев: зато они дают им железные дороги и христианство, а вы, что вы даете? Хорошо, что Толстой не слышит про дороги и христианство, думает Вирджиния Вулф, восхищаясь, как "закаленные англичане, смуглые от долгого плаванья, волосатые из-за отсутствия бритв, с железными мышцами, с клыками, жадными до плоти, и руками, алчными до золота, добили раненых, утопили умирающих и вскоре привели туземцев в суеверное изумление".** Платонов, который тоже находит радость в общении, соглашается с ней: паровоз движется по железной дороге скорее по своему желанию, по доброте металла, чем от ума и умения людей, любой Ньютон может огонь в топке зажечь, но паровоз поедет сам, а Ньютон только груз***. И значит то, что выходит из-под пера, чтобы иметь законченную форму, должно быть соотнесено с паровозом; и предназначаться всем и никому, нашему времени и другим временам; приключения, страсти, политика, интриги, личные переживания и обиды - все это не идет ни в какое сравнение с гладкой жесткостью поверхности фарфоровой чашки. Лучший роман Вирджинии Вулф - тот, который сейчас читаешь, с первого абзаца первого романа она полноразмерная Вирджиния Вулф; не то что романов, нет глав ниже уровня остальных; два романа - первый и последний - очевидно, выделяются: "Melymbrosia" обозначила путь, "Between the Acts"**** - ее завещание, и теперь она могла умереть за посадкой капусты или скормить себя рыбам.

* и нельзя, например, основываясь на записи в дневнике Вирджинии Вулф: "almost Kitty verbatim; what would happen if she guessed", делать заключение, что Mrs Dalloway это Kitty Maxse; у Вирджинии Вулф - чуть по другому звучит голос, иначе видится лицо, и совсем другой предмет исследования: а такова ли жизнь на самом деле? (но Kitty ведь может подумать иначе, вот что печалит)
** "Мелимброзия", ее первый роман; подобные фрагменты никогда не цитируются; так же, как и у нас: при написании предисловий, критических статей, биографий и т.д. ключевые тексты таких авторов, как Чаадаев, Толстой, Платонов изымаются из обращения, и обсуждаются частности (или проблемы, не имеющие к авторам никакого отношения, в случае Вирджинии Вулф это модернизм, феминизм, андрогинное сознание и т.п.), в отсутствие ключевых текстов они имеют уже другой смысл, отчего сами авторы становятся сомнительными, и иногда удается их унизить ("Что значит "необычность не проходит даром"? - комментирует первый абзац "Мелимброзии" в послесловии к русскому изданию секретарь Британского общества Вирджинии Вулф Стюарт Н.Кларк - Чем это ей предстоит расплачиваться? Судя по всему, ничем"); мировоззрение этих авторов и описывается нецитируемыми фрагментами
*** Аристотелевой логики здесь нет и в помине, к тому же Чехов не катался на дженерихче; невероятные фокусы интернета - это возможности природы, люди здесь ни при чем, они воспользовались подвернувшимися возможностями; если говорить о жизненных началах, говорил Чаадаев, надо начинать с кристаллизации, они там
**** те, кто не знакомы на опыте - что значит быть Вирджинией Вулф, говорили о ее нездоровье, и она им подыгрывала, облегчая муки, которые они причиняли ей; суждения the best nurtured men часто ошибочны (Толстой, трактат об искусстве, гл.XII), они не знают, как отделить хорошее искусство от плохого, "Between the Acts" - аналог толстовского трактата, выполненный средствами искусства

      (см. также V.Woolf)